– Ты про Гитлера?
– Да не, не так фанатично, вот Брейвик, например. Помнишь, который завалил кучу своих норвежцев, а теперь отдыхает в психушке. Пишет книгу.
– Ты меня толкаешь на преступление. Я не такой.
– Ты не такой. Так что довольствуйся своим скромным предназначением. Ешь, работай, плодись.
Я не запомнил, как я уснул. Снилась мне, по обыкновению, какая-то хрень.
Изба была перекошена, а в прихожей стоял устойчивый запах кирзы, будто здесь квартировали солдаты. Я выдворился, двор был проткнут колодцем с нефтью. Какие-то люди черпали из него вёдрами, по необходимости. Они уходили, потом вновь возвращались. Ко мне подошёл мужчина в трениках с оттянутыми коленками, он вытер руки о полотенце с американскими звёздами, повесил его обратно на гвоздь и пожал мне крепко руку.
– Глубина женственности измеряется чувствами, – кивнул он на колодец.
– Да, не только женственности, – поддержал я разговор. – Кстати, где же ваши женщины? Я не вижу ни одной.
– Главное – добывать, а женщины будут.
Мы рассмеялись, провожая из полостей наших уст слова, в компании местоимений, я в основном: мы, наш, наши, он больше: я, меня, моё.
* * *
Дохлая птица, как упавший самолёт, рядом обшивка, кровь и багаж внутренностей. Голубь лежал грустно в белом снегу в ворохе перьев, ворон внимательно копошился клювом в салоне, будто пытался отыскать чёрный ящик. Он уже знал причину крушения, а причина была налицо. Холода. Марс пошёл прочь от аварии в ближайший бар.
Пребывая за стойкой, всё ещё переживая птицу, я задумался, глядя куда-то в даль бара. Девушка, сидевшая рядом за стойкой, вдруг разбудила меня:
– Что вы на меня так уставились?
– Я? Нет, я не на вас, извините. – «Среда, сегодня мне нужен посредник, что выдернет из этой скучной среды обитания странного меня», я смотрел ей на руки, а думал о ногах.
– Не на меня?
– Вы ревнуете что ли? – включился я в разговор.
– Нет, я не умею.
– Никто не умеет, но у всех это получается.
– Вы кто?
– Понятия не имею.
Она улыбнулась и зачем-то посмотрела на часы. Я представил на её запястьях наручники вместо часов. Время тоже своего рода наручники, оно нас держит в узде (от рождения до заката) и не отпускает. Скоро нам это начинает нравиться, и вот мы уже сами держимся за него и не отпускаем, и даже стараемся ему понравиться, приходя вовремя, выполняя в срок.
Какой-то лёгкости не хватало этой случайной симпатии, несмотря на всю её мимолётность. Я заказал шампанского. Мы наполнялись его пузырьками какое-то время, пока нам не стало совсем легко:
– Как вас зовут?
– Марс.
– В каком смысле?
– В планетарном.
– Красивое имя. У меня просто, Вика.
– Любите побеждать?
– Проигрывать не люблю точно.
– Тогда за победу! – поднял я бокал навстречу её руке.
– За вашу? Какой вы быстрый, Марс.
– За победу шампанского над равнодушием.
Мы просидели ещё одну бутылку брюта в ритмах барного блюза. Люди за столиками менялись или исчезали вовсе, а бармен был тем самым художником-постановщиком, который время от времени менял декорации вокруг двух главных героев фильма. Тем временем мы с Викой играли всё лучше, всё искреннее, что в какой-то момент дошли до грани, за которой стали самими собою.
* * *
– Знаешь, некоторые люди приходят к нам помимо нашей воли, ты им не открываешь, а они стучат, они барабанят в самое сердце. Я так открыла одному, а он просто ошибся адресом. Для него это банальная ошибка, а у меня теперь стойкое убеждение: больше никаких знакомств по Интернету.
– В этих сетях много всякой рыбы, в основном мелочь, конечно, но кто знает, вдруг повезёт и кто-нибудь посчитает, что поймал в твоём лице золотую рыбку. Лично я не люблю рыбачить сетями. Мне больше нравится живое общение. Среди людей – как в королевстве зеркал, смотришь на них и видишь себя.
– Все желают поймать золотую рыбку и доить из неё желания, никто не хочет исполнять. А я наоборот, вижу только их, людей, глядя на себя. И что они скажут.
– Это оттого, что жизнь стала более чувственной, сенсорной что ли, стоит только прикоснуться к экрану, на котором высветилось твоё лицо, и я уже слышу голос. Этой весной ты встретишь кого-нибудь обязательно.
– Меньше всего хотела бы встретить кого-нибудь.
– У тебя такое милое лицо, так что вполне вероятно, что тем типом окажется обыкновенный очаровательный негодяй. Так что смирись с неизбежностью.
– Ты прав, очаровательные негодяи неизбежны.
– Даже красивые ноги не помогут убежать от инстинктов, – лыбился я, как мартовский кот.
– Ты, наверное, ждёшь весны?
– Я её обожаю, ты права. Плывёшь сквозь качественную погоду лицом во влюблённость, ногами в привлекательность, глазами в будущее.
– И что там в будущем?
– Ты.
– Я?
– Ведь между нами какая-никакая, но связь.
– Ты считаешь, что эти встречи похожи на связь? Скорее это шнурок на ботинках, который вот-вот должен порваться.
– А ты смотри, не отводя глаз. Что ты такая задумчивая сегодня?
– А, ностальгия напала.
– В родные края потянуло?
– Нет, в родные объятия.
* * *
Я откусила первый мант и обожгла язык. Это была моя надцатая встреча с Артуром, и единственная с мантами, так как я ела их впервые.
– Вкусно? – спросил он меня.
– Очень, – ответила я ему бесчувственным языком, который напрочь потерял вкус к жизни, превратившись из сенсорного в кнопочный. Рецепторы не реагировали.
– Что, язык обожгла?
– Ага, – такое ощущение, будто обожглась на первой любви.
Он всматривался в меня долго, словно в окно. Улыбнулся, я ему тоже в ответ. Он заметил, как в окнах моих зрачков наступила весна, потом подошёл своими к ним очень близко, чтобы открыть.
– Бывает. Куда торопишься?
– Замуж.
Я чувствовала, что сейчас взорвусь, ещё немного, и голова моя лопнет от этой нелепой шутки. Но он нашёл средства, чтобы меня остудить.
– Замуж не надо торопиться, замуж надо выходить. – «Слабый пол всегда были коварен, но в то же время безумно чувствителен. И как эти два качества – коварство и чувствительность – могли уживаться вместе? Наверное, так же как и в семье уживались мужчина с женщиной». – Так, что выходи.
– Хорошо, только с одним условием. Ты возьмёшь на себя мои манты.
